После обильного угощения Чингис, с Есенеем наедине, уговаривал его:

– Есеке, хорошо, что вы приехали к нам… Погостили бы несколько дней. Ведь за один раз ничего толком не обсудишь и ничего не решишь. А?

Но Есеней не соглашался:

– Ни одного дня не могу… То, что я говорил, я говорил не ради красного словца. Кенесары метит мне в самое сердце… Я жду твоего решения, ага-султан. А потом сразу уеду. Мне по дороге нужно еще побывать в Стапе и Кпитане.

Чингис знал, зачем он туда собирается и что будет там говорить, и попытался, хоть понимал что незачем, объяснить:

– Надо же войти в мое положение… – начал он. – Я – между двух огней, и каждый может меня опалить. Так мне ли раздувать пожар? Пусть решает сам народ, как он хочет… – нашелся Чингис. – Если я ага-султан, то ты – один из семи биев… Все мы служим царю. А разве Кенесары только наш с тобой враг? А царь войска не дал бороться с ним. Я думаю, царь и нам не очень-то доверяет… Видишь, я самым сокровенным с тобой делюсь… Мы-то с тобой управляем только одним округом. А сторонники Кенесары, я слыхал, договариваются во всех трех жузах, чтобы избрать его ханом. Я вмешиваться не стану. Как суждено, так и случится. А что касается царя… – Чингис понизил голос до шепота, хоть они и вдвоем были в юрте. – Мне кажется, он не против, если мы не перестанем истреблять друг друга…

Есеней с казахской, батырской прямотой шептать не стал:

– Я понял… Со стороны главы округа нам помощи ждать не приходится? Так?

– Ваши силы превосходят силы противника, я знаю. А во главе – наш Есеке! – утешил его Чингис. – Как я буду выглядеть, если влезу в это дело? Это же курам на смех!.. – постарался он лестью и шуткой несколько смягчить свой отказ.

К вечеру Есеней отправился домой со своими всадниками.

Туркмен-Мусрепу он коротко сказал, не желая вдаваться в подробности разговора с ага-султаном, что кереям и уакам придется самим постоять за себя. Рассчитывать не на кого.

Есеней и его люди уехали, а Тлеумбет-бий еще несколько дней продолжал нажим на Чингиса, и тоже ничего не добился. Но хотя бы выяснил, что он не выступит и на стороне Есенея.

Ага-султан оставался верен себе.

3

Из Аманкарагая Есеней со своими спутниками ехал всю ночь и на рассвете добрался до аула Жазы-бия, который проводил лето на берегу Малого Тенгиза, как называли устье реки Убаган.

Этот Жазы-бий, родом из аргынов, принимал когда-то участие в подготовке к размежеванию земель Оренбургской и Сибирской губерний, [17] к его словам прислушивались, а его слово всегда было направлено против Кенесары. Правда, пока что он не посадил своих джигитов на коней и не бросил призывающий к бою клич: «Аттан!», но во всех делах был верным сторонником, единомышленником, закадычным другом Есенея. Жазы довелось немного поучиться в русской школе, человек он был рассудительный, и – после Есенея – считался самым влиятельным бием в Аманкарагайском округе.

Своего друга он принял с почетом, но поговорить по душам, как того требовала сложная обстановка, им не удалось. Стоило Есенею слезть с седла и направиться к большой белой юрте, он увидел вдали двух всадников, которые во весь опор скакали к аулу.

– Это мои, – сказал он, когда всадники приблизились. Это и в самом деле были посыльные от разведчиков Есенея, которые повсюду разыскивали его. Случилось то, что должно было случиться – войска Кенесары вчера переправились через Ишим на этот берег.

Есеней спокойно выслушал их. Он был готов к этой вести, только надеялся, что успеет вернуться до нападения.

– Жазы… – повернулся он к другу. – Дай мне сорок лошадей. Если останутся целыми, верну, а погибнут – уплачу стоимость…

Гости только и успели войти в юрту и утолить жажду кумысом, когда снаружи раздался конский топот. Это по приказу Жазы уже пригнали сорок коней из его табуна.

– Какие могут быть счеты между нами, – сказал на прощанье Жазы. – Не думай об этом, Есеке, и ничего не возвращай…

Сменив лошадей, они поехали дальше и не останавливались…

Коротко расспрашивали встреченных… Но и без всяких расспросов было видно: это не просто очередная вылазка сарбазов Кенесары. Это попытка решающим ударом покончить с сопротивлением керей-уаков. Некоторые аулы – по беспечности, рассчитывая, что находятся в безопасности, далеко, – не захотели до времени покидать джайляу и остались на прежних своих летних становищах. Оттуда угоняли лошадей. Уводили девушек и женщин помоложе. Из юрт забирали кошмы и ковры и всю домашнюю утварь, до последней пиалы.

К восходу следующего дня Есеней подоспел к своим. Сарбазы Кенесары схватились с джигитами кереев и уаков. Храпя, мчались кони, потерявшие седоков… Передний край битвы смещался то к югу, а то к северу, и у тех и у других были заметны и преследователи, и преследуемые. А то преследователи поворачивали назад, и те, кого они только что преследовали, кидались обратно, вслед за ними…

Есеней мгновенно уяснил обстановку. У Кенесары всадников насчиталось бы раз в пять меньше, но это были сарбазы, для которых война стала привычным делом. А его джигиты еще вчера занимались мирным трудом и, даже обладая превосходством в численности, без толку скучивались, не соображали, что наступать надо развернутым строем, при этом обеспечив безопасность краев. При общем беспорядке ожесточенные стычки вспыхивали там, где появлялись наиболее отважные, известные силой и ловкостью батыры и копьеносцы.

Есеней тоже не мог принять на себя управление боем… Человек он был сильный, бесстрашный, но полководцем его никто не назвал бы. И все же он знал, что надо делать. Для начала промчался с одного конца боя до другого, громовым голосом выкрикивая боевой клич кереев, их общий уран:

– Ошибай!.. Ошибай! Ошибай! Ошибай!

Надо, чтобы его джигиты знали: Есеней здесь, Есеней с ними, и это придаст им сил и решимости. Он подбадривал каждого встречавшегося по дороге батыра, а потом и сам ворвался в самую свалку, заставил сарбазов отступить, не забывая наблюдать при этом, где, у какого леска или в какой лощине ослабевают его люди, и тотчас спешил к ним на помощь. Пять-шесть батыров, неотступно следовавших за ним, увлекали за собой кереев и уаков, и там, где оказывались они, противник вынужден был отступать.

Солнце взошло за полдень, и лошади устали – и у тех, и у других. И стрелы в колчанах были на исходе. Во время броска, который возглавил сам Есеней, человек пятьдесят кенесаринцев оказались в плотном кольце и вынуждены были сдаться.

Когда разъехались, то выяснилось – из есенеевского ополчения в плен попало раза в три больше… Еще можно было видеть, как их ведут, связав за спиной руки… Попадались особенно те, что старались поймать лошадей, оставшихся без хозяев.

В это время был ранен и сам Есеней. Случайно, по-глупому! Он погнался остановить убегавших с поля боя своих джигитов и вместе с ними постараться отбить пленных, но стрела впилась в шею его лошади, и лошадь распласталась. Ничком, ободрав лицо, упал и Есеней. Утирая кровь, он принял повод из рук Бекентай-батыра, который был рядом со сменными лошадьми, и занес ногу в стремя свежего коня, и его настигла вражеская стрела, вонзившись между лопатками. Есеней ухватился за гриву, не в силах был двинуться с места…

Мусреп и Садыр, Артыкбай, сражавшиеся с ним стремя в стремя, окружили его, стали лечить древним, испытанным способом. Сперва выдернули стрелу, а потом, макая ее в кровь, струившуюся из раны, они совершили обряд «ушык-тау», чтобы изгнать болезнь.

Звучало заклинание:

– Ушык! Ушык! Ушык! Помоги вылечить, пророк Юсуп! Ушык!.. Ушык! Ушык!.. Это не мы лечим, а лечит черный баксы [18] из Алдая! Ушык! Ушык! Ушык!

Мусреп распорядился:

– Теперь скорее! К доктыру, в Стап! Бекентай! Веди в поводу лошадь бия!

Бекентай впереди, а Мусреп и Садыр поддерживали Есенея в седле с обеих сторон. Артыкбай-батыр прикрывал сзади.